Дальнейший путь осенью был небезопасен и беглецы решили остаться здесь на зиму. Чтобы прокормиться, они ходили на охоту, ловили рыбу мордами, насушили грибов. Изучали окрестности, углублялись все дальше и дальше в лес.

Однажды за деревьями они услышали человеческий крик. Прислушались, речь была непонятная, нерусская. Подошли ближе и обнаружили лошадь с телегой, под колесом которой корчился человек. Как он попал в лес? С неба упал? Какой черт его под тележное колесо затолкал? Что с ним случилось, было непонятно, одно ясно — он был сильно пьян.

Говорил найденный торопливо, не по-русски, кое-как мужики разобрались, что перед ними татарин. Бедняге помогли выбраться из-под телеги, чему он был несказанно рад. Спасенный всё повторял только своё «якшу-якши» и еще какие-то слова, но понять их никто не мог.

У этой истории оказалось продолжение. Весной, ещё по насту, татарин привел к землянке беглецов кобылу с жеребенком и привез полвоза сена. Так у скрывающихся в лесах появилась тягловая сила и жить им стало легче.

Выстроенная осенью землянка, вмещала всего пять человек. В ней было тесно, зимой её приходилось часто топить, а печь-то устроена по-черному и сильно дымила. Землянка быстро промерзала. Пища беглецов была скудной. Люди стали болеть и один за другим умирать. К концу весны остался один Вавил, он и явился основателем деревни, которую назвали Пугач.

Так старики рассказывают, а правда ли это — кто знает…

Глава 3

Глава 3 Санька

Через два года Вавил женился. Где уж он жену себе нашел, это история умалчивает.

Детей у Вавилы было много, а среди них — сын Марк.

В определенное природой время у супруги Марка родился Абрам.

У Абрама — почти самым последним пополнением семьи стал Данил.

Данил тринадцать лет отслужил в российской императорской армии во славу Богу, царю и отечеству, а домой после русско-турецкой войны с крестом на груди вернулся. До последних дней своей жизни он англичан из души в душу материл, видно — было за что.

После службы Данил женился и заимел детей — Василия, Ивана, Ванчика, Арину и Илью.

У Ильи уже и родился Санька. В одна тысяча девятьсот двадцать четвертом году, когда СССР уже почти два годика исполнилось.

У Саньки опять же братья и сестрички имелись. Один малыш в семье вятского крестьянина — редкость редкая. Рожали вятчанки много, но не все детки до взрослого возраста доживали. Много и умирало их уже на первом году жизни.

Санька почти до четырёх годиков на белом свете продержался, а потом и подхватил заразу какую-то.

Травками его попоили, в бане попарили — не уходит болезнь. Бабку из соседней деревни привели, она пошептала что-то над водой, ею Саньку побрызгала. Обнадежила, что лучше скоро малышу будет.

Где там… День ото дня Саньке всё хуже делалось. Похудел он, бледненький стал, в кашле заходится.

— Не жилец, — вынесла приговор ещё одна приглашенная знахарка. — День-два и Богу душу отдаст.

Илья лицом закаменел, во двор из избы вышел, а мать Саньки — заплакала. Бабушка Саньки знахарку из избы взашей вытолкала — убирайся, нет от тебя никакого толку…

Сумерки уже в права вступили, когда мальчик забылся, глазки свои закрыл. Вечер и ночь рядом с ним его матушка просидела, всё караулила свою малую кровиночку.

Уже светало, как малыш глаза размежил, но смотрел ими на мир Божий уже не Санька, а Александр Аркадьевич. Безгрешная душа мальчика темной порой тихонько отлетела, а её место сознание энтомолога заняло. Как уж так произошло? А кто его знает. Много ещё в мире непознанного, чудесного и необъяснимого.

Александр Аркадьевич, теперь уже для всех — Санька, очнулся лишь на краткое время, а затем снова в морок болезни нырнул. Однако, тело мальчика после случившегося задышало лучше, сердечко его забилось реже и ровнее, пропотел он ещё сильно, так что матери пришлось малышу даже рубашку сменить.

— Не жилец, не жилец… — передразнила знахарку бабушка Саньки. — Смотри, вон как из него болезнь-то выходить начала. Потеет — это хорошо, к выздоровлению.

Ещё почти сутки малыш между небом и землей находился, а потом веселее дело у него пошло. Пока он ещё не вставал, лежал и только глазами вокруг удивленно водил, но поедать начал.

— Хорошо, что ест и пьет. К выздоровлению это… — радовала семью Санькина бабушка. К её словам по многим вопросам прислушивались. В том числе, когда и болел кто-то.

— Что он молчит-то всё? Ни словечка не скажет, — беспокоилась мать Саньки. — Не онемел ли после болезни?

— Пусть молчит. Не беда, это, — успокаивала всех бабушка мальчика. — Жизнь длинна, успеет наговориться. Лишь бы ел…

А что мог Александр Аркадьевич сказать? Не понимал он, по-настоящему всё вокруг него происходит или — только бред, это? Игры его разума на фоне болезни? Зрительные, слуховые и прочие галлюцинации?

Где Клара Александровна?

Как он сюда попал?

Что с ним происходит?

По какой причине его тело изменилось?

Лежа под одеялком он в который уже раз ощупывал своё худенькое тельце и приходил в ужас.

Что?

Как?

Почему?

Сошел он с ума?

Кто эти люди?

Ответов на всё это не было.

Глава 4

Глава 4 Ну, попал так попал…

Период осознания, что он — «попал», совпал у Александра Аркадьевича с временем выздоровления тела Саньки. Александр Аркадьевич не только, как Клара Александровна выражалась, бабочек на булавки накалывал, но кое-что и из легких жанров почитывал. Про попаданцев он знал, но понятно, что только как про литературных персонажей.

Тут же ему самому повезло… «попасть»…

Вот так — не больше и не меньше!

Ну, и что сейчас делать?

Что-что, к местной жизни приспосабливаться! Куда теперь деваться-то?

Александр Аркадьевич почти сразу пришел к мысли, что там, дома, он умер. Вот уж, совершенно не ко времени!

Что, здесь он — навсегда. Где? В одна тысяча двадцать восьмом году и далее…

Каким образом Александр Аркадьевич про год узнал? Тут секрета нет — на стене в избе отрывной календарь имелся.

Отрывной календарь — самое популярное печатное издание в России с конца девятнадцатого века и до недавнего времени. Причем, что у простого народа, что у аристократов. Говорят, что сам Николай II был большим поклонником отрывных календарей и лично каждый день отрывал очередной листочек. Тут же, в избе, где Александр Аркадьевич оказался, такое право имел отец Саньки.

Александр Аркадьевич решил, что сам он сейчас будет помалкивать — так лучше для него. Не дай Бог, ляпнет чего лишнего… Нет уж, более правильным будет какое-то время ему в немтырях походить.

Будет он молчать и собирать информацию об окружающем его мире. Как тут и что.

Смотреть в два глаза и слушать в два уха. Желательно — повнимательнее.

Однако, со сбором информации были огромные проблемы. По зимнему времени выходить из избы у него не получалось. Просто-напросто не в чем было. Ни теплой обуви, ни теплой одежды у Саньки не было. У его братиков и сестричек — тоже. Семья жила небогато, зимняя одежда имелась только у взрослых.

До тепла, а оно будет ещё нескоро, Александр Аркадьевич, а теперь — Санька, был заперт в четырёх стенах.

Радио в хозяйстве Ильи не имелось. Про телевизор и мечтать не приходилось. Из интересного в избе была только печь и большой сундук. К содержимому сундука у мальчика доступа не было, а вокруг печи хоть весь день ходи…

Кстати, не возбранялось Саньке даже на печь забраться и посмотреть, как там жито перед помолом сушится. Один раз он только на печь и слазил — рассматривать жито не велик интерес.

Другое дело — за языками пламенем наблюдать, когда печь топилась. Так бы смотрел и смотрел, чувствовал теплоту горящих березовых поленьев…

Однако, информации, это тоже много не давало. Разве, что приятного хлебного запаха нанюхаешься. Хлеб в избе Саньки пекли всё больше из ржаной муки, пшеничный был редкостью.