Тридцать седьмой…

Год двадцатилетия Великой Октябрьской социалистической революции.

Год весьма неоднозначный и вошедший в историю.

СССР — для того времени уже мощная индустриальная держава, во многом независимая от остального капиталистического мира. Строятся буквально на пустом месте города, производится новая техника и оборудование, продукция отечественной химической промышленности утроилась, выплавка электростали увеличилась в восемь раз…

В тридцать седьмом Вера Мухина создаёт свою грандиозную скульптуру «Рабочий и колхозница».

Галина Уланова блистает на сцене Ленинградского театра.

Дмитрий Шостакович пишет 5-ю симфонию.

Это — год Пушкина, поэтому повсеместно в СССР идут спектакли и кинофильмы по его произведениям.

В данном году Чкалов, Байдуков и Беляков совершают первый в мире беспосадочный перелёт по маршруту Москва — Портленд (США) через Северный полюс, а Иван Папанин возглавлял первую в мире дрейфующую станцию «Северный полюс».

Одновременно в Москве проходит суд над Карлом Радеком и шестнадцатью другими видными коммунистами. Они обвинены в организации заговора с участием Троцкого, Германии и Японии. Радека приговаривают к десяти годам тюрьмы, как и ещё трёх его сподвижников, а остальных к высшей мере — расстрелу…

Весной тридцать седьмого начинаются репрессии и уничтожение подчинённых Ягоды. Простых рабочих и крестьян эти репрессии не касались почти до самого лета, но в июле нарком внутренних дел Николай Ежов подписал приказ № 00447, где обозначались меры по репрессированию «бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов».

Для меня этот год в теле Саньки чуть не стал последним.

Впрочем, обо всем по порядку.

Школа в Пугаче была только четырехлеткой, поэтому в пятый класс я пошел в школу в селе Успенском, которое находилось в восьми километрах от нашей деревни. Четыре километра до села надо было пройти по лесу, а ещё четыре — по лугам, потом переправиться через реку Вятку на другой берег.

Ежедневно пешком преодолевать такие расстояния нам, ребятишкам, было нелегко. Средством же передвижения в Пугаче в то время были только лошади. Однако, в весеннее и осеннее время вся тягловая сила, как и сами люди, была занята на сельхозработах. Когда в страду не хватало рабочих рук, мой отец сетовал, что занятия в школе идут долго и некому помочь в поле. Кроме того, как я уже не раз упоминал, стремление к знаниям не очень приветствовались в крестьянской среде, где главным считался труд на земле. Поэтому рассчитывать, что нам выделят лошадь и довезут до школы, не приходилось, и мы, ученики, ходили в Успенское пешком и под дождем, и по пристылку…

Школа в селе, как и все предприятия, работала по пятидневке. Пять дней шла наша учеба, шестой день — выходной, а он не всегда совпадал с воскресеньем. На выходной мы уходили домой. Чтобы попасть после выходного на занятия, вставали в четыре часа утра. Моя мать к этому времени уже подготавливала котомку с провиантом на пять дней — ржаной хлеб, ярушники, шаньги, четверть топленого молока, соль, лук, вареная картошка. Эту нехитрую еду мне надо было растянуть на пять дней, поэтому в школе я питался впроголодь.

Осенью, после выходного, когда уходить из дома приходилось в четыре утра, на улице было ещё совсем темно. Мы, все ученики, собирались вместе, а было нас из Пугача человек пятнадцать. Из нашей семьи в школу ходили ещё мой брат Василий и сестра Фаина. Дорога нам была известна до мелочей. В лесу, где видимость была всего несколько шагов, мы шли гуськом, поджидали тех, кто отставал, помогали им.

Взрослые нас никогда не сопровождали. Самым серьезным препятствием на пути в школу была Вятка, к ней мы выходили прямо напротив Успенского. Чтобы не быть зависимыми от посторонних, мы имели свою лодку. В несколько рейсов мы переправлялись через реку и к началу занятий не опаздывали. И осенью, и весной в разлив по большой воде на маленькой лодчонке мы пускались в плаванье по реке, где течение было очень быстрым, а в ненастную осеннюю погоду при ветре поднимались волны, пусть не морские, но все-таки волны, однако, нас ничего не останавливало.

После переправы свою лодку мы прятали в кустах, чтобы ее никто не украл. Зрелище это со стороны напоминало ту сказку, где мыши кота хоронили…

Мы, малые ребятишки, уцепившись за длинную веревку, выволакивали тяжелую лодку на берег, тащили ее в кусты, забрасывали ветками, чтобы она не привлекала внимание чужих людей, и только тогда уходили с берега. Надо заметить, что никто не уходил, пока эта процедура не была закончена, таков был у нас негласный закон.

В тридцать седьмом, во время весеннего разлива, пассажиров в лодке оказалось больше положенного — некоторые поскорее хотели переправиться на другой берег. Мы только оттолкнули лодку от берега, проплыли буквально несколько метров, как она пошла ко дну. Все оказались в холодной воде, в том числе и я.

Хоть температура воздуха была и плюсовая, но вода — холодная. Ноги у меня скрутила судорога и я пошел ко дну.

Как меня спасли, вытащили из реки — я, честно сказать, не помню. Очнулся я уже на берегу.

Хорошо, что успели мы отплыть недалеко…

Никто не погиб, но для всех это был хороший урок, лодку мы больше не переполняли, а на противоположном берегу, с этих пор, нас всегда встречали учителя.

Глава 15

Глава 15 «Золотуха»

Все пять дней в школе после незапланированного «купания» в Вятке мне немоглось.

Организм Саньки словно раздумывал — заболеть или не заболеть? Моя голова временами становилась тяжелой, мышцы потягивало, иногда даже вроде как бы и познабливало.

Состояние здоровья было какое-то неопределенное. «Взвешенное» — так я определял его для самого себя. Куда качнется — туда или сюда — непонятно.

Пришло время идти домой. Все пошли и я пошел. Ноги были какие-то ватные и плохо меня слушались…

Вроде и в Пугач идем, а мне нерадостно.

Обычно весь путь до дома мы делили на две части, пройдя по лугам четыре километра, делали привал, а затем шагали по лесу еще четыре километра. На этот раз привал сделали посередине лугов. Совсем даже не из-за меня, то и дело отстававшего от общей группы возвращающихся домой ребятишек.

Причиной тому стало невероятное зрелище. Мы увидели большое стадо коров, которое паслось на лугу, а среди этого стада паслось стадо лосей. Ни коров, ни лосей такое соседство совершенно не смущало. Создавалось впечатление, что коровы и лоси пасутся так всегда, такое содружество для них — совершенно обычное дело.

Ни те, ни другие, как бы, не замечали друг друга. Безрогие лосихи мирно соседствовали с пестрой буренкой, а красавец, рогатый богатырь лось, прогуливался рядом с молодым бычком.

Мы тихо сидели на земле, боясь нарушить впервые увиденное зрелище. Пастухов нигде не было видно, солнце уже начало скрываться за вершины деревьев, а нам не хотелось покидать этот привал, все были удивлены увиденным.

Вдруг лесные жители, лоси, по какому-то только им одним понятному сигналу, выделились из общего стада и, собравшись в своеобразный гурт, пошли к лесу, а вскоре и скрылись в привычной для них лесной чаще, оставив мирно пасущихся коров на прежнем месте.

Мы ещё немного посидели и продолжили путь домой. Ребята всю дорогу бурно обсуждали увиденное, один я тащился молча.

Во время учебы мы жили прямо в школе на первом этаже. Спали на голом полу, подстелив под себя свою одежду, в которой бегали днем по улице, а иногда она была ещё и сырая от дождя.

Рядом с нашей «спальней» в полу зияла большая дыра, из нее постоянно тянуло холодом, согреться было негде. Умывальника в помещении не было и, чтобы утром умыться, мы бегали с мылом и полотенцем на реку. Ели только то, что родители посылали на пять дней, варили одну картошку, пили кипяток, в который добавляли принесенное из дома топленое молоко.

Из-за «купания» и такой спартанской жизни я всё же заболел…