Бабушка Лукерья даже за ручку меня от двухведерной бутыли с керосином как-то подальше отвела. Пальчиком даже погрозила.

— Не надо, Санька, её трогать. Керосин там. Он — вредный. Тятька твой Илья его в городе купил. Вон, лучше чечками поиграй…

Чечки — это кусочки от разбитой фарфоровой посуды. Раньше я даже такого слова и не слышал, а вот тут пришлось…

Самые простые чечки — просто беленькие. С рисунком, скажем — с цветочком, уже ценятся здешними малышами гораздо выше. Самые желанные те, где часть золотого ободочка имеется. С голубым ободком чечки не ценятся, а вот с золотым — это целое богатство.

— Только, осторожно, Санька, играй. Руки не порежь.

Я в ответ покивал бабушке. Она меня по головке погладила.

Понятное дело, в чечки играть нет у меня никакого интереса, а — приходится.

Что ещё есть познавательного в доме? Конечно — сундук.

В него моим ручкам шаловливым пока не забраться. Сил у меня просто не хватит крышку сундука поднять, да и малый рост это сделать не позволяет.

Одно я точно знаю, в сундуке головка сахара хранится.

Отец Саньки от этой головки кусочки сахара откалывает и каждому члену семьи выдает. Сахар тут — с выдачи. Это, опять же, новое для меня слово и понятие.

Сахар здесь не такой как дома.

Положишь маленький кусочек колотого сахара за щеку, большой-то никто тебе не даст, и пьешь чай. Тутошний сахар тает во рту медленно-медленно, словно он какой-то вечный. С маленьким кусочком можно целую чашку чая выпить.

К слову, пили чай с сахаром — не каждый день, а только по праздникам. Обычно, в семье Саньки пили чай… с солью! Посыпали её на кусочек хлебушка, откусывали и запивали горяченьким. Чай тоже чаще был условным. Не собственно чай заваривали, а разные сушеные травки и листочки.

Не богато семья Саньки жила, ой не богато…

И ещё. Отец Саньки обязательно пил чай из блюдечка, а сам Санька и его братья и сестры из глиняных чашечек. Вид у них был какой-то… самодельный. Не сам ли их глава семейства и изготовил? Александр Аркадьевич тут самое что ни на есть натуральное хозяйство наблюдал — всё что можно в семье Саньки сами делали. От лаптей до конской упряжи. Разве что сахар, соль, керосин и спички были покупные…

Что ещё в избе имелось?

Вдоль стен стояли длинные деревянные лавки. Довольно широкие — даже взрослые, ложась на них спать, не стесняли себя. Про самого Саньку и других детей даже говорить нечего.

В переднем углу, под образами, размещался обеденный стол.

Как-то раз в присутствии Саньки мужики, что в избе Ильи квартировали, разговор о размерах такого стола завели. Из него он и узнал, что размер стола от числа едоков в доме зависит.

Всё тут, где сейчас находился Александр Аркадьевич, было не наобум, продумано и рационально. Годами, нет — веками, проверено.

Стол в доме Саньки был деревянный, ничем не покрытый. После еды его мыли и даже скребли ножом, чтобы не оставалось никаких остатков пищи. Гигиену блюли крепко и постоянно.

Посуда на стол выставлялась глиняная, разной вместимости, но одна чашка обязательно была большая. Из нее вся семья хлебала деревянными ложками содержимое. Если это был суп, да еще с мясом, что случалось не особо часто, то мясо полагалось брать из общей чашки только с разрешения старшего — отца или матери. Вторые блюда, в основном, готовили из овощей, это была обычно картошка «в мундире», реже — картошка жареная на сале, соленые огурцы, редька, репа, ягоды, дичь, рыба.

Мать и бабушка Саньки старались кормить семью как можно разнообразнее. Бабушка Лукерья ещё и повторять любила, что если плохо есть — заболеешь.

— Кто плохо ест, к тому болезни так и льнут и сил не будет… — говорила она и гладила своего любимца Саньку по голове. — Лучше ешь, Санька, умником будешь.

Ну, тут не поспоришь…

В праздничные дни в семье Саньки в русской печи на больших сковородах пекли кислые тонкие блины на льняном масле. Аромат от выпеченных блинов был слышен по всей избе. Ели их с мороженым молоком. Мороженое молоко делали из цельного молока, которое сливали в большие блюда и выносили на мороз. Там оно сильно замерзало, затем его приносили в избу и скребли ножом, от этого замороженное молоко становилось мягким и пышным, как взбитые сливки. Блины с таким лакомством были необыкновенно вкусными и Санька их поедал с огромным удовольствием.

Глава 7

Глава 7 У меня ищут что-то нехорошее

Как долго-долго не тянулась вятская зима, но наконец и в деревню Пугач постучалась весна.

Кругом ещё было много снега, но уже появились первые проталинки. Я, по примеру своих братьев и сестер, стал в одной рубашке босиком выбегать на улицу. От радости — кончилось заточение в четырёх стенах, мы прыгали, веселились, а наша мать грозила нам кулаком в окно.

— Санька! Иди в избу! Давно не баливал! — это уже бабушка на крыльце появилась. Сердитая и руки в боки…

Мы тут все вместе прыгаем, а она меня одного в дом зовет. Почему так? За что мне такая милость?

Вообще, бабушка Лукерья Саньку отдельно от всех ребятишек выделяет. Чаще других похвалит, по голове погладит. Санька то и дело на себе её взгляд ловит.

Похоже, Лукерья с матерью Саньки про него тоже чаще, чем про других ребятишек говорит.

— Смотри, Мария, Санька-то после болезни совсем другой стал…

— Другой, — согласилось с бабушкой мать мальчика. — Маленький, маленький, а как большой. Посмотрит на тебя иной раз совсем не как ребятенок…

Мать Саньки тяжело вздохнула. Очень её беспокоило, что после болезни прошло уже много времени, а он так всё молчит, ни словечка не скажет.

— Не с головой ли что у него? Может его бабке надо показать? — высказала вслух свои подозрения Мария. — Как бы потом поздно не было…

— Пустое говоришь. Всё у него с головой нормально. — осуждающе посмотрела на мать Саньки его бабушка. — Разве так можно?

— Почему тогда он никогда лишний раз с ребятенками не поиграет? Всё туда-сюда один по избе ходит? Как бы ищет что-то… Не водит ли его кто? — снова вздохнула Мария. — На лицо он тоже другой стал. Может, померять его надо?

— Померяем, — согласилась с Марией Лукерья. — От этого никому ещё хуже не было.

Сказано — сделано.

На следующий день, во второй его половине, порог избы Саньки переступила седенькая старушка. Привела её бабушка Лукерья.

— Санька, подойди сюда, — позвала меня бабушка.

Я подошел.

— Ложись на лавку. Лежи смирно, — получил я указание от бабушки.

Смирно, так смирно. Как скажете. Наше дело телячье.

Гостья, что пришла с бабушкой, держала в руках какую-то веревочку. Выглядела она подозрительной и не очень чистой.

Что она делать собирается?

Оказалось, что ничего страшного. Старушка начала прикладывать свою веревочку сначала к моим рукам. Причем, как бы измеряла их данным нехитрым приспособлением. Измерила сначала правую, а затем — левую. Сравнила результат. Руки у меня оказались одинаковы. Затем та же процедура была осуществлена с моими ногами. Здесь тоже всё оказалось нормально.

— Я не тело обмериваю, а с раба Божьего испуг снимаю, испуг, порчу, хворь с раба Божьего Саньки. Уйдите прочь, испуг, хворь, порча за темные леса, за высокие горы. Аминь. Аминь. Аминь, — манипуляции с веревочкой сопровождались нашептыванием заговора.

Ага, меня ещё и параллельно лечат? Так сказать, два в одном…

Далее мне было сказано перевернуться на живот, что я и сделал.

Сам я видеть этого не мог, но похоже, что этой же грязной веревочкой мне начали измерять спину. Было щекотно, но я терпел. Куда деваться-то? Такая тут компьютерная томография…

Со спиной тоже оказалось всё в норме.

Дольше всего продлился обмер моей головы. Мерялась она всё той же веревочкой и так и сяк. Каждый раз результат бабкой оценивался. Похоже, что что-то ей не нравилось. Она поджала губы, то и дело хмурилась.

— Что? — влезла в процесс бабушка Лукерья.